Петров-Водкин и правда о красном коне
Как вы думаете, велики ли были в дореволюционной России шансы проникнуть в среду «творческой богемы» у человека с фамилией Петров-Водкин? Да ещё и с «рабоче-крестьянским» именем — Кузьма? Скорей всего, невелики.
Почему Водкин?
Начнём с фамилии, на удивление редкой в России. По некоторым сведениям, не факт, что правдивым, среди предков художника была женщина, гнавшая самогон такого высокого качества, что он даже имел собственное название, так сказать, бренд, — «Девья водка». Откуда вторая часть фамилии и пошла.
Другой вариант (тоже не претендующий на истину в последней инстанции) предлагает нам деда живописца, пившего запоем в своём родном Хвалынске и тем выделявшимся даже среди прожжённых алкоголиков. Этому деду, зарезавшему по пьяной лавочке собственную жену, и дали прозвище, ставшее второй частью фамилии его потомков. Что интересно, отец Кузьмы, проработав всю жизнь сапожником, и помня папашины «подвиги», капли спиртного в рот не брал, чем тоже был знаменит в Хвалынске.
О, Мадонна!
Но вернёмся к самому Кузьме. В богему он изначально не рвался, а закончив местное приходское училище, поехал в Самару учиться на железнодорожника — все же почетнее, чем сапоги тачать.
В железнодорожники Кузьму не взяли по причине плохого знакомства с историей родного государства — завалил парень экзамен по истории и оказался каким-то образом в классах живописи, где опять же доучиться до конца не смог по причине скоропостижной смерти ведущего классов, художника Фёдора Бурова.
Надо сказать, что в классы к Бурову Петров-Водкин попал не случайно. Ходит легенда, что, ещё живя в Хвалынске, он часто наблюдал за работой местных иконописцев и даже сам как-то изобразил икону с неким подобием Мадонны, и представил её на суд священнику соседской церкви. Но погнал батюшка сына сапожника из церкви вместе с его творением, так как Мадонна у юного богомаза получилась совсем как живая, однако с таким похотливым взглядом, что ни о каких непорочных зачатиях там и речи быть не могло.
Документальные источники утверждают, что подобная история имела место, но случилась она гораздо позже и связана была с заказом на роспись церковных стен. Как ни крути, факт остаётся фактом — к религиозным сюжетам Петрова-Водкина больше не допускали.
В любом случае, после провала в железнодорожном училище Кузьма решил, что к живописи окажется более годным. А потому, благодаря помощи родственников и хороших знакомых, поступил и закончил Центральное училище технического рисования барона А.Л. Штиглица в Петербурге, а после сразу же стал студентом Московского училища живописи, ваяния и зодчества, где учился у художника Валентина Серова.
Художник или писатель?
В процессе учёбы Петров-Водкин решил набраться впечатлений и отправился во Францию, а оттуда занесло его в Африку. Там, в Европе и Африке, проявился второй талант Кузьмы — сочинять истории. Читавшим его письма хвалынским и петербургским приятелям оставалось только гадать: в самом ли деле их товарищ соблазняет итальянских красоток, попадает в плен к бандитам и отстреливается из револьвера от кочевников или сидит себе на лавочке где-нибудь в Риме или Париже и «пули льёт» для забавы? До сих пор неизвестно, что именно из приключений Петрова-Водкина правда, а что — для красного словца. Не исключено, что всё — правда.
Истории свои Кузьма принёс как-то в одно издательство (уже почти твёрдо решив стать писателем, а не художником), и там произошла, можно сказать, его историческая встреча с Максимом Горьким, который тоже принёс в издательство свои сочинения. Хотелось бы сообщить здесь, как высоко оценили друг друга два «матёрых человечища», но так как Горький и Петров-Водкин встретились, будучи конкурентами, да и характер у обоих был не ангельский, дружбы не сложилось. Скорее, наоборот. Горький, проникнув в недра издательства раньше Кузьмы, начал оттуда «войну», поливая «несостоявшегося богомаза и писаку» не совсем приличными для будущего «буревестника революции» пасквилями. Возможно, это окончательно решило судьбу Петрова-Водкина. Почитав, что о нём пишет уже довольно известный сочинитель, он решил не связываться и не лезть в литературу, а остаться при своей живописи.
Красный конь
Картину «Купание красного коня» знают, пожалуй, все, даже те, кто понятия не имеет о её авторе. Картина, кстати, никакой «большевистской» подоплёки не несёт, так как написана она в 1912 году, когда газета «Правда» ещё только начала издаваться. Однако все как один корифеи живописи утверждают и утверждали, что «Купание красного коня» есть некий предвестник перемен.
Сам Петров-Водкин говорил, что два года воспринимал эту картину как чисто бытовую сценку. А конь имеет такой красный ненатуральный цвет только потому, что, незадолго до создания картины, художник изучал очищенные от многолетней копоти старинные русские иконы и был поражён яркостью их красок. В частности, цветом коня под Георгием-Победоносцем.
Однако с момента начала Первой мировой войны (1914 год) даже сам художник почувствовал что-то, о чём ему долгое время говорили друзья — «пророческая» картина действительно предрекала всему миру глобальные перемены.
Наступление этих перемен Петров-Водкин принял без оговорок и условий. Революция (или переворот, кому как нравится) 1917 года оказалась очень кстати и вознесла художника достаточно высоко. В 1918 году он становится профессором Высшего художественного училища и начинает преподавать в Петроградской Академии художеств. Петров-Водкин берет на себя оформление театральных постановок, создаёт череду революционных полотен, таких как «Смерть комиссара» (1928 год), и уже не спорит с утверждениями, что его «Красный конь» не просто предвестник перемен, а настоящий символ «диктатуры пролетариата».
Паёк блокадный
Туманная и необыкновенно мистическая легенда окутывает картину Петрова-Водкина под названием «Сельдь». На картине изображены пара картофелин в кожуре, четвертушка хлеба и селёдка на синей бумаге. Написал её художник в 1918 году. В отличие от множества других представителей творческой богемы, Кузьма в то время питался довольно сытно. А когда приятели его спросили — что это, мол, за «голодная живопись», — Петров-Водкин непонятно ответил: «Паёк блокадный…».