Тайны нобелевского ужина
Как известно, празднества по поводу вручения Нобелевской премии проходят в стокгольмской ратуше в день смерти Альфреда Нобеля. То есть получается, что на самом деле этот весёлый ужин — поминки по учредителю премии. Любопытно, что свои дни рождения Альфред Нобель не праздновал, они были для него обычными рабочими днями, зато его уход из жизни шумно отмечается вот уже более 100 лет.
Премия — клоуну
10 декабря 1997 года в Стокгольме. Тёплый зимний вечер. Традиционный банкет. Меню: жаркое из перепелов, украшенное зеленью… небесного цвета, столовое вино вековой выдержки, шоколад с тисненым профилем Альфреда Нобеля. На десерт — печенье и буквально светящееся мороженое с прожилками орехов и марципанов, напоминающее рисунок искусственного мрамора на полу где-нибудь в питерском метро, скажем «Автово».
Согласно вековой традиции, после выступления знаменитых джазовых музыкантов Швеции, оперных и эстрадных певцов, сопровождающих употребление нами первого блюда, и поднятия первых двух бокалов за Альфреда Нобеля и за здоровье короля Густава, слово предоставлялось поочерёдно каждому лауреату. Но все ждали выступления итальянского драматурга и клоуна Дарио Фо.
Присуждение премии Дарио Фо — это настоящий кульбит сдержанной Шведской академии! Лауреатом назван не писатель, а гениальный шут, почти неизвестный европейскому аристократическому и литературному бомонду. Анархист. Коммунист. Бард. В разговоре предпочитает сленг…
И вот Дарио молодцевато поднялся на трибуну и сразу заулюлюкал, пропел что-то смешное, потом закричал петухом и, наконец, поблагодарил Швецию за дерзость…
Аплодисменты были громовые, лампы качались, свечи дрожали. Сам Дарио плакал от счастья и гордости за свою старинную деревеньку, где родился среди бедняков…
Крошки со стола
Под впечатлением речи Дарио Фо мы, все 1750 человек, продолжая хохотать, принялись за десерт — печенье, светящееся мороженое. И скрипка, звучащая откуда-то сверху. Убрали большой свет, и стало ещё веселей, почти как в детстве. Но буквально через несколько минут за моим столом вдруг воцарилась тревожная тишина.
И причиной этому был я!
А всё из-за печенья. Оно было тонким, таящим во рту, но, к моему несчастью, от малейшего прикосновения ломалось, превращаясь в крошево. Как с этим печеньем управлялись в темноте другие — я не видел, ибо уплетал эту прелесть вовсю. Тут дали свет. И я обнаружил перед собой на свежайшей скатерти кучи крошек! Недолго думая, машинально сложил правую ладонь лодочкой, сгреб весь этот конфуз в другую ладонь и отправил прямиком в рот, забыв на миг, где нахожусь, во что наряжен, кто рядом со мной и так далее.
Совершив эту простую процедуру, я заметил устремлённый прямо на меня смятенный взгляд сидевшей напротив женщины средних лет, профессора химии по имени Лора. Скоренько придя мне на выручку, она показала жестом: мол, крошки в бороде и на лацканах фрака. Я всё это дело смахнул, поблагодарил. Но тут Лора приподнялась и, перегнувшись через стол, спросила, почему я так поступил, что это означает? Я ответил просто:
— Лора, это война. Блокада. Я тогда был ещё ребёнком, — и повторил приём с ладонью лодочкой…
И тут профессор, сообразив, что к чему, поведала эту историю с крошками своим соседям, те — моим. Потом, после краткого совещания, Лора, нарушая протокол, вышла из-за стола и позвала официанта. Тот принёс ещё вина, налил всем. Профессор Лора встала и попросила всех нас выпить вместе с «my friend Evgeny» в память о погибших в блокаду…
Потом мы продолжали общаться, пить лёгкое вино (возможно приобретенное тут). А впереди были танцы, музыка и ночная прогулка по Стокгольму…
Мой личный рекорд
Бывают разные рекорды. Особенно в нынешнюю прихотливую эпоху. Например, есть чемпионы по количеству слов, произнесённых в единицу времени, или по числу съеденных отбивных за ту же «единицу». Гораздо серьёзней, например, достижения человека-паука — из Франции, лазающего по небоскребам почти без страховки, или нашего Фёдора Конюхова, преодолевающего океаны на яхте. На всех на них есть один высший суд — Гиннесс.
Мой же рекорд — особенный. Подумайте сами: я, обыкновенный человек, был участником нобелевской церемонии пять раз! По личному приглашению исполнительного директора Нобелевского комитета Михаила Сульмана.
И всегда, когда я возвращаюсь домой из Стокгольма, знакомые и иной любопытный народец спрашивают: «А почему тебя там так жалуют?».
Ну, что тут ответить… Я родился в апреле 1941 года, на самом пороге страшной войны и блокады. И выжил вместе с братишкой и мамой — не только чудом, но и благодаря… Альфреду Нобелю.
В начале века инженерами Нобелевских заводов в наш дом на Мойке, 42, принадлежавший нефтяной фирме «Братья Нобель», был проведён водопровод. Прямо из Большой Невы. И в блокаду это очень поддержало здешних жителей — им не надо было, тащиться без сил по льду к Неве. К тому же они могли помогать — своей — водой соседям. А на брандмауэре над крышей здания до конца 1960-х годов у нас горела надпись «Братья Нобель». Это были первые слова, которые ребёнком я прочёл и запомнил. И моя мама, и все выжившие блокадники нашего дома знали, кому они (в том числе) обязаны своей жизнью.
Письмо в Швецию
В 1987 году Нобелевскую премию по литературе получил поэт Иосиф Бродский. Это был праздник всего Ленинграда и всех моих сверстников — шестидесятников. На эти же времена пришлось и создание Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым Фонда культуры, куда я пришёл работать. И тогда же в фонде мы открыли мемуарную литературную программу «Былое и думы», которой до самой своей смерти руководил профессор Никита Алексеевич Толстой.
В мае 1988 года в Публичке, на Фонтанке, мы провели вечер «Былого и дум — под названием «День рождения Иосифа Бродского». Среди гостей торжества — первого вечера стихов Бродского после его изгнания из страны — были самые близкие друзья Иосифа Александровича, поэты, гости из-за рубежа. Особенный интерес вызвало выступление переводчика Бродского, известного в Европе слависта шведского профессора Бенгта Янгфельдта.
Под занавес я прочитал собравшимся отрывок Нобелевской лекции поэта. И потом решил: надо как-то изловчиться и получить этот текст целиком. А заодно — тексты всех лауреатов Нобелевской премии по литературе, начиная с 1901 года.
И «изловчился»: написал от руки письмо и послал в Нобелевский комитет на имя тогдашнего председателя Фонда — барона Стига Раммеля (благо, Бенгт Янгфельдт подсказал «адреса, имена и явки»). В своём послании я коротко изложил идею проекта и просьбу прислать мне — Ежегодники — Нобелевского комитета, а также, если это возможно, предоставить безвозмездно право на публикацию переводов. В конце письма я коротко рассказал о себе, о блокаде, о нашем доме на Мойке и спасительном нобелевском водопроводе…
Вскоре и разрешение было получено, и книги пришли — целых 90 томов, и работа пошла…
С того времени я и стал бывать на церемонии.
В 2003 году вышел в свет русский том «Лекций лауреатов Нобелевской премии по литературе — за 100 лет, и меня пригласили в Стокгольм как автора-составителя издания. Я жил в знаменитом «Гранд-Отеле», где каждый год останавливались нобелевские лауреаты, члены их семейств и гости праздника. Там я познакомился с академиком Виталием Лазаревичем Гинзбургом. Он охотно общался со мной и в гостинице, и на приёмах, и после церемонии, и во все остальные наши стокгольмские дни.
Проживая в «Гранд-Отеле», я стал невольным свидетелем всего нобелевского церемониала — от гостиничного быта лауреатов, утреннего шведского стола, тапочек, сонных лиц, чтения утренних газет, кофе с молоком до поздней ночи, шума и гама — до самого торжества.
2004 год. Гвоздём программы на этот раз оказались американские биологи: профессора Ричард Аксель и Линда Бак. Их открытие затрагивало область одного из пяти человеческих чувств — обоняния.
Присутствие Акселя и Бак везде вызывало необыкновенный ажиотаж. В конце их генеральной пресс-конференции, которая проходила в Каролинском институте на окраине Стокгольма, я протолкнулся сквозь толпу к профессору Линде Бак, держа в руках раздобытый большой горшок с экзотическим цветком, и попросил её совершить «обряд обоняния». Она мило согласилась, и я щёлкнул профессора своим аппаратом-мыльницей. И тут же защёлкали десятки аппаратов, а один из фоторепортёров благодарно хлопнул меня по плечу. Потом снимок нюхающей цветок Линды напечатали многие газеты.
Порадовать шведов
Перед отъездом из Швеции я получил весточку от директора Нобелевского фонда — господина Михаила Сульмана, где он сообщал, что он и его коллеги вновь ждут меня в Стокгольме в декабре 2010-го. Как раз к этому времени выйдет последний (третий) составленный мной том лекций и биографий нобелевских лауреатов по физике.
Что ж! Не откажусь. Нам будет чем порадовать шведов: все три тома мы делали с большой любовью и тщанием. И я не против вновь испытать «под чуждым небосклоном — гордость и за нашу науку, и за мой родной ленинградский Петербург, где, как известно, некогда сам Альфред Нобель начал свою славную карьеру инженера, изобретателя и финансиста.