Пётр I: Как царь стал антихристом
Пётр I, величайший из российских монархов, был сущим бедствием для подданных. Проведённые им реформы, построенные города, одержанные победы не могут сгладить негативных личностных черт этого сластолюбца, алкоголика и садиста…
Вопрос о том, был ли Пётр I врождённым психопатом, остаётся открытым. В детстве он производил впечатление здорового мальчика; по крайней мере, в сравнении со старшим сводным братом Иваном V.
Кукуйское воспитание
Именно слухи о слабоумии Ивана позволили матери Петра Наталье Кирилловне (урождённой Нарышкиной) протолкнуть на престол своего отпрыска. Однако в дело вступили стрельцы, устроившие погром, в ходе которого были зверски убиты несколько представителей нарышкинского клана (1682 год).
Братья были провозглашены соправителями, реальная же власть досталась их сестре — царевне Софье. Через семь лет, спасаясь уже от людей Софьи, Пётр тайно бежал из Преображенского в Троицкую лавру. С тех пор современники и отмечали у царя припадки страха и гнева, когда он явно переставал себя контролировать.
Датский посол Юст Юль повествует об одном из таких эпизодов, относящемся к торжествам после полтавской победы (1709 год): «Мы вышли из кареты и увидали, как царь, подъехав к одному простому солдату, несшему шведское знамя, стал безжалостно рубить его обнажённым мечом и осыпать ударами, быть может, за то, что тот шёл не так, как хотел царь.
Затем царь остановил свою лошадь, но всё продолжал делать… страшные гримасы, вертел головою, кривил рот, заводил глаза, подёргивал руками и плечами и дрыгал взад и вперёд ногами. Все окружавшие его в ту минуту важнейшие сановники были испуганы этим, и никто не смел к нему подойти, так как все видели, что царь сердит и чем-то раздосадован».
Если царь вёл себя так в светлые периоды жизни, понятно, что начиналось, когда дела у него не ладились. Пётр лично рубил головы мятежным стрельцам, избивал приближённых, участвовал в пытках обвинённых в государственной измене.
Наверное, характер самодержца могла бы исправить удачная женитьба. Мать подобрала ему в невесты Евдокию Лопухину — классическую русскую красавицу, но слишком скромную и домашнюю. Пётр же любил раскованное буйное веселье — типа того, которое устраивалось в заселенной иностранцами в Немецкой слободе, или, как её называли, Кукуе.
Вообще до 22-летнего возраста царь государственными делами не занимался, передоверив их матушке. Молодая энергия выплёскивалась в гулянках. Количество любовниц Петра учёту не поддавалось, хотя в большинстве случаев речь шла об одноразовых связях. Например, сенным девушкам супруги и своей сестры Натальи он платил по копейке «за объятие». На копейку можно было пообедать, а под «объятиями», видимо, подразумевалось нечто более существенное.
В походах и путешествиях он пользовался услугами проституток, платя им мало, поскольку считал, что и так велика честь — спать с государем.
Впрочем, иногда романы затягивались. При этом Пётр частенько делился возлюбленными с товарищами, но если кто «взял без спроса», последствия могли быть самыми ужасными.
Классическим примером можно считать Анну Монс, с которой он познакомился в Кукуе. Скорее всего, белокурая немка перешла к нему от друга — Франца Лефорта, причём не одна, а с подругой — некоей Еленой Фадемрех. Но Анна ему нравилась больше — настолько, что он назначил ей ежегодный пансион в 708 рублей и построил двухэтажный каменный дом.
Кроме того, вместе с матерью она за взятки лоббировала дела в судебных инстанциях. Как писал историк Гюйсен, «в присутственных местах было принято за правило: если мадам или мадемуазель Монс имели дело и тяжбы собственные или друзей своих, то должно оказывать им всякое содействие. Они этим снисхождением так широко пользовались, что принялись за ходатайства по делам внешней торговли и употребляли для того понятых и стряпчих».
Так не доставайся же никому!
В 1698 году, вернувшись с Великим посольством из Европы и расправившись с мятежными стрельцами, Пётр занялся переустройством личной жизни.
Законную супругу он отправил в монастырь и стал открыто жить с Анной Монс, которую прозывали «кукуйской царицей». А потом произошла тёмная история.
У Анны был роман с саксонским посланником Кенигсеком, который якобы утонул 11 апреля 1703 года в Шлиссельбурге во время пирушки по поводу спуска на воду царской яхты.
Правда, некоторые мемуаристы излагают обстоятельства его гибели по-другому. Якобы Пётр и Кенигсек прогуливались в окрестностях Шлиссельбурга, саксонец упал с мостика в канаву и захлебнулся. То, что царь любил работать спасателем, общеизвестно. Но вот Кенигсека из канавы почему-то не спас, из чего можно сделать предположение, что сам его и утопил же на почве ревности.
Разумеется, гибель союзного посланника списали на несчастный случай, а в бумагах его порылись и обнаружили любовные послания от Анны. «Моншу», которая уже примеривалась к короне, посадили под арест, но потом режим смягчили.
В 1707 году прусский посланник Кайзерлинг захотел жениться на ней, но на просьбу разрешить брак царь высказался разными «поносными словами», негативно рисующими нравственный облик невесты. Поскольку драться с царём было невозможно, Кайзерлинг попытался набить физиономию поддакивавшему ему Меншикову, но сам получил по шее, что привело к крупному дипломатическому скандалу.
В 1711 году, когда у Анны и Кайзерлинга уже было двое детей, брак разрешили, после чего молодожён отправился в Пруссию и умер по пути при подозрительных обстоятельствах. Сама Анна через какое-то время тоже умерла от чахотки, завещав состояние последнему любовнику — пленному шведскому капитану фон Миллеру.
Всё-таки не любил царь уступать бывших любовниц, особенно если его к этому вынуждали.
Фавориты и фаворитки
Новой главной фавориткой стала Марта Скавронская — дочь то ли латышского, то ли литовского крестьянина. Выйдя замуж за некоего шведского драгуна, в 1702 году, при взятии крепости Мариенбург, она досталась драгуну русскому.
У подчинённого её отобрал фельдмаршал Шереметев, уступивший красотку денщику царя Меншикову. От Алексашки, друга царя, она и перешла к самому Петру I.
Роль главной фаворитки перекрещённая в Екатерину Марта долго делила с Авдотьей Ржевской, которую царь выдал замуж за ещё одного своего денщика Григория Чернышева.
Предположительно, именно Авдотья и заразила царя сифилисом, за что государь приказал законному мужу устроить ей порку.
Впрочем, возможно, «дурной болезнью», обострение которой по большому счёту и свело государя в могилу, заразила его не Авдотья. Ведь у супругов Чернышевых родилось восемь вполне здоровых детей, включая двух сыновей, выслужившихся в фельдмаршалы.
В брак с Екатериной Пётр вступил в феврале 1712 года, после неудачного Прутского похода, где она пожертвовала свои украшения для подкупа великого визиря, согласившегося выпустить русскую армию из окружения. Разумеется, верность ей царь не хранил, но верности требовал и очень разгневался, когда выяснилось, что жена изменяет ему с камергером Виллимом Монсом — родным братом бывшей любовницы. На Монса тут же завели дело о взяточничестве и приговорили к смерти. Отрубленную голову заспиртовали и передали в Кунсткамеру.
В первом русском музее к тому времени уже пять лет как хранилась заспиртованная голова другой петровской любовницы — англичанки Марии Гамильтон. Особой привязанности к ней государь не испытывал.
Вскоре Мария сошлась с царским денщиком Иваном Орловым. И всё было бы хорошо, но она вздумала распускать глупые слухи о Екатерине. Мол, «царица ест воск, и оттого у неё на лице угри». Екатерина обиделась, следственный маховик завертелся.
Выяснилось, что Мария Гамильтон дважды устраивала себе выкидыши, а третьего ребёнка придушила. За детоубийство полагалась смерть. Смягчать приговор царь не захотел, тем паче что речь могла идти о его детях.
С сестрой его любимого денщика Анной Меншиковой у царя тоже был роман, а когда отношения охладели, она вступила в связь с другим денщиком — Антоном Девиером. Когда тот пришёл свататься к Меншикову, будущий шурин завязал с ним драку. Девиер бросился в ноги к Петру, и брак всё-таки состоялся.
Более того, царь сделал молодожёна петербургским генерал-полицмейстером, чтобы тот приглядывал за своим родичем, занимавшим должность генерал-губернатора.
Именно благодаря Девиеру Меншиков дважды оказывался под судом по обвинению в коррупции, но царь не давал делам ходу.
Смертельная угроза над Алексашкой нависла только в 1724-1725 годах, когда Пётр решил расправиться и с пойманной на адюльтере его покровительницей — Екатериной. Смерть царя оказалась для их тандема спасением.
Как видим, денщики были не только «кадровым резервом» для выдвижения на высокие должности, но и боевыми «товарищами» царя по любовным приключениям.
Но лишь Меншикову приписывали интимную связь с государем. Иностранные дипломаты отмечали, что государь часто «целовал в уста» своего фаворита, причём зачастую целовал «почти со страстью». И спали они частенько в одной постели.
В завершение же рассказа об интимной жизни царя-реформатора стоит упомянуть о постриженной в монахини экс-царице Евдокии. В монастыре она вступила в связь с охранявшим её майором Степаном Глебовым. Связь всплыла во время расследования дела царевича Алексея, со сторонниками которого Глебов вроде бы оказался связан. Как свидетельствовал мемуарист: «Майор Степан Глебов, пытанный в Москве страшно кнутом, раскалённым железом, горящими угольями, трое суток привязанный к столбу на доске с деревянными гвоздями, ни в чём не сознался».
Скорее всего, связь с заговором следователи изобрели, чтобы приговорить Глебова к смерти. Посаженный на кол майор умирал 14 часов. Царь с интересом смотрел на его мучения. Экс-царице просто ужесточили условия содержания, а после вступления на престол её внука — Петра II — она была освобождена, закончив жизнь в почёте и уважении.
Глумление «Всешутейшего собора»
Но больше всего подданных смущала не половая распущенность Петра, а другая затея.
«Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор» пародировал как православную, так и католическую иерархию и обрядность.
Начинался он с пьяных развлечений, приуроченных к святочным и масленичным гуляньям, и существовал с начала 1690-х годов до смерти царя-реформатора.
Главой «собора» считался князь-папа — эту должность поочерёдно занимали бывшие воспитатели монарха Матвей Нарышкин, Никита Зотов, Пётр Бутурлин.
Так сказать, светским главой «собора» — князем-кесарем — являлся боярин Фёдор Ромодановский, а затем его сын Иван, выполняя при Петре ещё и функции начальника тайной полиции. Прочие члены собора именовались «архиереями», «митрополитами», «дьяконами» и т.д., облачаясь в соответствующие пародийные одеяния. Например, вместо панагии князь-папа носил флягу, а на его одеяниях фигурировали драконы.
Существовала отдельная женская иерархия, возглавляемая алкоголичкой и соглядательницей Дарьей Ржевской — матерью упоминавшейся выше Авдотьи Чернышевой.
Характер потех «собора» кратко, но с точным изложением фактов описан Алексеем Толстым в романе «Пётр Первый»: «Князя Белосельского за строптивость раздели нагишом и голым его гузном били куриные яйца в лохани.
Боборыкина, в смех над тучностью его, протаскивали сквозь стулья, где невозможно и худому пролезть. Князю Волконскому свечу забили в проход и, зажгя, пели вокруг его ирмосы (церковные песнопения, — прим. авт.), покуда все не повалились со смеха. Мазали сажей и смолой, ставили кверху ногами. Дворянина Ивана Акакиевича Мясного надували мехом в задний проход, от чего он вскоре и помер…».
Исследователи склонны толковать подобное поведение как проявление «народной смеховой культуры», хотя, в сущности, речь шла о бесчинствах «золотой молодёжи». И поскольку не весь народ был осведомлён о тонкостях своей смеховой культуры, неудивительно, что о Петре стали говорить как об антихристе.
Интересно сделанное современниками описание выборов князя-папы. Обнажённого Фёдора Ромодановского опустили в огромный чан, полный вина и пива, а вокруг танцевали и пели на мотив церковных псалмов голые члены собора — мужчины и женщины, — периодически к этому чану прикладывавшиеся.
К слову, «заседания» «собора» происходили в Москве. В Петербурге, на глазах у Европы, довольствовались так называемыми ассамблеями, в худшем случае заканчивавшимися банальными пьянками. Зато пили много, зачастую по несколько дней, и не все это выдерживали.
Молодому супругу племянницы царя Анны Иоанновны, 18-летнему герцогу Фридриху Вильгельму Курляндскому, неумеренное употребление спиртного на свадебных торжествах стоило жизни. А отказаться, когда угощал царь, было невозможно.
Такими гульбищами царь гробил своё здоровье в гораздо большей степени, чем военными походами, маханием топором на верфях и корпением над дипломатическими депешами. А недолеченная «дурная болезнь» стала своего рода миной замедленного действия, которая рано или поздно должна была свести его в могилу.