Дело Сухово-Кобылина

Согласно Большой советской энциклопедии, Александр Васильевич Сухово-Кобылин, русский драматург, в 1850 году «был заподозрен в убийстве своей любовницы, француженки Луизы Симон-Деманш, 7 лет находился под следствием и судом, дважды арестовывался, дело было прекращено из-за отсутствия каких-либо доказательств его вины… Непричастность С-К, к убийству была доказана советскими исследователями, изучившими судебные архивы». Это, мягко говоря, не совеем так…

9 ноября 1850 года в Москве за Пресненской заставой было найдено тело молодой женщины. Насильственный характер смерти с самого начала расследования не вызывал ни малейшего сомнения — у убитой было перерезано горло. Отмеченное в полицейском рапорте малое количество крови из раны и дорогие одежда я украшения, на которые не польстился злоумышленник, сразу же навели на мысль о преступлении, совершенном не из корыстных побуждений и не в том месте, где было обнаружено тело. На следующий день дворовые, принадлежавшие отставному титулярному советнику Александру Васильевичу Сухово-Кобылину, опознали в покойной его многолетнюю сожительницу француженку Луизу Симон-Деманш. Тело не случайно было предъявлено именно им — для этого имелись веские основания…

Обвиняемые

Сyxoвo-Кобылин принадлежал к древнему и в высшей степени знатному юлу. Кобылины вели свой род от Анфея Кобылы, московского боярина времён Ивана Калиты и Симеона Гордого, то есть состояли в родстве с правящей императорской династией. От своих предков Александр Васильевич унаследовал гордый и высокомерный, вспыльчивый и раздражительный характер, а также немалое состояние. В 1838 году он окончил Московский университет и стал одним из столпов московского молодого beau monde’a. B начале 1840-х он уезжает за границу и в Париже знакомится с молодой красивой француженкой по имени Луиза. Она жалуется ему на невозможность найти работу, и он приглашает её в Россию, где она довольно быстро станет его любовники и содержанкой. Отношения между влюблёнными были бурными. Симон-Деманш ревновала, для чего имела все основания, особенно в последние месяцы перед смертью, когда у Сухово-Кобылина начинается страстный, широко обсуждаемый московской аристократией роман со светской красавицей Надеждой Нарышкиной, урождённой Кнорринг. Таким образом, у него имелся очевидный мотив для убийства: стремление избавиться от надоевшей, но не желавшей с ним расставаться любовницы.

Крайне подозрительными выглядели действия Сухово-Кобылина в промежутке между исчезновением Луизы и идентификацией её останков. Он предпринимал шумные поиски по возможным адресам нахождения француженки и даже явился к московскому обер-полицмейстеру Лужину с просьбой о розысках, причём не один, а с родственником в качестве свидетеля. При этом слуги согласно показали, что ранее Луиза неоднократно без предупреждения уезжала, и никогда их барин подобного беспокойства не выказывал. Во флигеле родительского дома, где он проживал, были обнаружены многочисленные пятна крови и следы торопливой уборки, по поводу которых жильцом были даны неудовлетворительные ответы. Неудивительно, что следователи решили: «Сообразив ответы, отобранные от титулярного советника А.В. Сухово-Кобылина, с ответами от камердинера его и повара и найдя разноречие в словах их, а равно приняв в соображение кровавые пятна, найденные в квартире Сухово-Кобылина…то постановили: титулярного советника Александра Васильевича Сухово-Кобылина арестовать». Кроме того, были арестованы чётверо дворовых, находившихся в услужении убитой: горничные Кашкина и Алексеева, повар Егоров и кучер Козьмин.

Следствие, помимо указанных подозрительных обстоятельств, установило, что заявленное Сухово-Кобылиным алиби по меньшей мере ненадёжно, поскольку входило в противоречие с показаниями его собственных, а также нарышкинских дворовых. Иными словами, за первые десять дней работы был собран значительный материал, который мог бы лечь в основу обвинительного заключения, но 19 ноября в деле начинает твориться нечто странное: без всяких на то видимых оснований «в особую разработку» берут повара Егорова, который на другой день сознается в убийстве. По его словам, слуги ненавидели хозяйку за то, что она их жестоко наказывала сама, а подчас наговаривала на них любовнику, и тогда расправа бывала ещё страшнее. Поэтому, сговорившись вчётвером, они в ночь с 8-го на 9-е проникли в её спальню и убили, после чего женщины одели тело, а мужчины вывезли его за Пресненскую заставу. Трое других слуг подтвердили показания Егорова. Сухово-Кобылин был освобождён из-под стражи. Дело поступило в первую инстанцию — московский надворный суд.

А судьи кто?

Трудно представить себе систему более несовершенную и запутанную, чем дореформенный суд Российской империи. Во-первых, построенный по сословному принципу, он был чрезвычайно разветвлён: отдельные суды на уездном и губернском уровнях существовали для дворян, горожан и государственных крестьян… Столь сложная конструкция вызывала постоянные споры о подсудности, которые могли тянуться годами. Во-вторых, суд опирался на формальную теорию доказательств, то есть функция суда при рассмотрении дела состояла не в оценке силы доказательств, а в том, чтобы убедиться в наличии строго определённого набора фактов. «Совершенными» (то есть достаточными для вынесения приговора) доказательствами считались: а) признание подсудимого, полученное законным образом, б) письменные доказательства, признанные тем, против кого они направлены, и в) согласные друг с другом показания двух надёжных свидетелей, данные под присягой. При оценке показаний судья должен был ставить показания мужчины выше, чем женщины; духовного лица выше, чем светского; знатного — чем незнатного, учёного — чем необразованного. В случае если в деле отсутствовали «совершенные доказательства», обвиняемый оставался «в подозрении». Кроме того, судопроизводство по уголовным делам велось при закрытых дверях в отсутствие обвиняемого. Адвокатуры как института не существовало.

Вот такому суду предстояло разбираться в деле об убийстве иностранной подданной,московской купчихи Луизы Симон-Деманш.

Шла бумага по инстанциям

Сухово-Кобылин отрицал не только связь с Нарышкиной, но и — вопреки общеизвестным фактам — с Симон-Деманш. Суд поверил ему на слово и 13 сентября, через 10 месяцев после убийства, вынес решение: крепостных наказать плетьми и отправить на каторгу, а «Сухово-Кобылина, ни в чём по сему делу невиновного, к суду не привлекать».

Однако у подобного разрешения дела имелся более чем влиятельный противник, московский генерал-губернатор Арсений Андреевич Закревский. Близкий к императору человек, он причудливо сочётал в себе высокую степень традиционного российского барского самодурства с чувством справедливости. То, что дело Сухово-Кобылина шито белыми нитками, было для генерал-губернатора очевидным, и в полном соответствии со своими полномочиями он отменил приговор и направил дело в Московскую уголовную палату, откуда оно было переправлено в Сенат.

Столкнувшись с повышенным вниманием к делу такого влиятельного и непредсказуемого человека, как Закревский, Сенат счёл за благо вернуть бумаги в палату на том формальном основании, что она не решила вопрос о привлечении либо непривлечении Сухово-Кобылина к суду. Палата собралась на экстренное заседание и в присутствии генерал-губернатора приняла решение, показавшееся заседателям соломоновым: признать Александра Васильевича виновным в «противозаконном сожитии» с Симон-Деманш и привлечь к суду для принятия формального судебного решения о церковном покаянии. Это решение было направлено в Сенат.

Через несколько дней в деле произошёл очередной резкий поворот: уже приговорённые к плетям и каторге дворовые Сухово-Кобылина дружно отказались от своих показаний. При этом все чётверо указывали на то, что самооговор они совершили по прямой просьбе своего барина, подкреплённой обещаниями вольной для них и их родственников, большого вознаграждения и «защиты».

Мнения сенаторов разделились. Ввиду имеющихся затруднений решение вопроса было перенесено в Общее собрание петербургских и московских департаментов Сената. Оттуда, ввиду сохраняющихся разногласий, дело было направлено в Государственный совет, который согласился с мнением министра юстиции и большинства сенаторов: провести новое расследование. Николай I утвердил это решение Госсовета.

«Из-за отсутствия доказательств…»?

Несмотря на серьёзные подозрения в отношении Сухово-Кобылина, который вторично был арестован и полгода провёл в тюрьме, «совершенных доказательств» найдено не было. Московский надворный суд и судебная палата в целом подтвердили прежний приговор. Закревский не стал возражать. Однако Сенат с этим решением вновь не согласился и постановил: «Оставить Сухово-Кобылина в подозрении по участию в убийстве Деманш, Кашкину освободить от всякой ответственности, Егорова же и Козьмина, неприкосновенных к убийству, но давших ложные показания, отвлекшие внимание следователей от настоящих следов преступления, лишить всех прав состояния и сослать на поселение в отдалённые места Сибири».

Тогда семья Сухово-Кобылиных прибегла к высочайшему покровительству: была получена аудиенция у сестры нового императора великой княгини Марии Николаевны, которая обратилась к министру юстиции. Тот предложил Сенату компромиссное решение: оправдать всех, 3 декабря 1857 года Александр II наложил окончательную резолюцию на соответствующее мнение Государственного совета. Дело Сухово-Кобылина, продолжавшееся семь лет, закончилось. Убийца или убийцы Луизы Симон-Деманш найдены не были.

Впоследствии все писавшие об этом деле будут отмечать коррумпированность следствия и суда. При этом упоминаются слова Сухово-Кобылина, сказанные им через много лет после окончания расследования журналисту и издателю Сергею Сухонину: «Не будь у меня связей да денег, давно бы я гнил где-нибудь в Сибири», а также взятка в 30 тысяч рублей, которую требует высокопоставленный судейский чиновник Варравин в «Деле», второй части знаменитой трилогии драматурга.

Вполне вероятно, что некоторые повороты дела Сухово-Кобылина были спровоцированы именно взятками. Однако было бы совершенно неправильно утверждать, что Александр Васильевич стал безвинной жертвой корыстных судейских, решивших нажиться на неблагоприятных для него событиях. Обстоятельства дела свидетельствуют скорее о целенаправленном стремлении самого Сухово-Кобылина отвести от себя более чем обоснованные подозрения следователей и судей. А его пьесы, имевшие шумный успех, — подозрения читателей и зрителей. То есть нас с вами.